Восток есть восток (путешествие по Азии)
Восток есть Восток, а Запад — это Сан-Франциско. (О’ Генри)
Люби свой континент, берегись своего соседа
Пожалуй, для меня самым важным и удивительным результатом поездки по Азии оказался тот факт, что места под таким названием я не обнаружил. Бесспорно, на карте существует обширная масса суши, на которой значится «Азия», и, купив билет в нужном направлении, вы сможете попасть туда. Однако Азия — не более чем картографическое понятие. Еще говорят, Азия — «иной мир»… Если вести речь в таких терминах, то Азия — не менее двадцати иных миров.
Я серьезно подозреваю, что выражения типа «азиатская общность» были придуманы европейскими политиками. В самом деле, что связывает афганского охотника с японской гейшей? Ничего — к великому сожалению для афганского охотника. Что общего между портным из Гонконга и нефтяником из Кувейта? Иранского пастуха и филиппинского миллионера связывает куда меньше братских уз, чем филиппинского миллионера с его коллегой из лондонского Сити.
Далее, утверждают, что существует некий «азиатский тип лица». Верно, поэтому европейцы так легко путают китайца с японцем, сиамца с индонезийцем, иранца с индусом, точно так же японцы не видят особой разницы между шведом и испанцем. Однако «четко выраженных азиатских типов» существует такое множество, что само это понятие лишено смысла.
Довольно часто говорят об «азиатском мировоззрении». Это вздор. Такой же, как «азиатская общность». Жители Азии любят свой континент и опасаются своих соседей точно так же, как это происходит в других частях света. Что же касается «азиатского национализма», то по внешнему виду он явно импортирован из Европы. Словом, Азии нет, ее выдумали.
Один мой знакомый, весьма известный драматург, сказал мне: «Книгу о стране можно написать, пробыв в ней три дня либо прожив тридцать лет. Середины не существует». Думаю, это верно не только для отдельной страны, но и для целого континента. Считаю своей неприятной обязанностью предупредить, что эта книга в значительной мере относится к трехдневной категории. Если читателю интересно узнать, что я увидел, я приглашаю его с собой в путь. Если он хочет узнать, что фактически представляет собой Азия, тогда… тогда у него нет выхода. Ибо Азии нет. Она была выдумана.
На следующих страницах вы познакомитесь с той Азией, которую выдумал я.
Этикет для европейца
Меня всегда интриговали названия типа «Дальний Восток», «Средний Восток» и т. д. Известно, что японцы называют свою страну Страной Восходящего Солнца. И в этом есть свой смысл. Действительно, ведя речь о себе, им глупо говорить: «Здесь, на Дальнем Востоке». При желании из этого даже можно создать целую метафизическую проблему: как можно одновременно быть «здесь» и на «Дальнем Востоке»? Если они от чего-то и далеко, так это от Европы. Почему индиец должен говорить о Среднем Востоке, лежащем от него на запад? Для жителя Токио Дальний Восток — это Нью-Йорк. Для австралийцев же Япония — никак не Дальний Восток, а Ближний Север. А житель штата Орегон почему-то должен называть Багдад Средним Востоком, именуя в то же время Канзас — Средним Западом.
Приехав в Азию, вам не следует называть ее жителей азиатами. Я не совсем ясно понимаю, в чем дело, но, как мне объяснили, в этом слове есть некий уничижительный оттенок. Для меня лично такого оттенка никогда не существовало.
Помню, в бытность в классической гимназии меня учили, что римляне употребляли слова «Asiaticus» как географическое понятие, а слово «Asianus», вошедшее в употребление в поздний период, с некоторым пренебрежением относили к жителям наиболее удаленных частей империи. Однако этот аргумент не имеет значения. Вам следует уяснить одно: человека надо звать так, как он того хочет. Возьмите мою фамилию — Микеш. Не пытайтесь меня убедить, что, поскольку она пишется Mikes, ее следует произносить Майкс. С того момента, когда я несколько смущенно прошу называть меня Микеш, можете думать все, что вам заблагорассудится, но извольте, пожалуйста, звать меня Микешем.
Европеец считает себя европейцем. Мало того: австралийцы, новозеландцы и весьма напористые джентльмены из Южной Африки тоже почему-то именуют себя «европейцами». В этой связи у меня было смелое предложение: почему бы не называть всех жителей Австралии австралийцами? А всех без исключения новозеландцев — новозеландцами? Попав, однако в Австралию и Новую Зеландию, я узнал, что это мое предложение было вежливо, но твердо отклонено как чрезмерно экстравагантное.
Многие европейцы, попав в Азию, начинают безумно гордиться Альбертом Эйнштейном. Эйнштейн, говорят они, был малый что надо. При этом весь их вид говорит, что они-то знают, что Эйнштейн был даже более чем надо. Мне выпало счастье видеть метра и провести в его обществе несколько смешных и приятных минут. Однако 90 процентов человечества (к которым принадлежу, разумеется, и я) имеют весьма смутное представление о том, чем же конкретно велик Эйнштейн. Тем не менее европейцев, оказавшихся в Азии, почему-то начинает распирать гордость за тот вклад, что Эйнштейн внес в культуру.
У себя на родине многие англичане считают Гёте «тяжеловесным и трудно перевариваемым немцем». Но для тех же самых людей, едва они попадают в Азию, Гёте становится внезапно «ярчайшим светочем европейской цивилизации».
В Азии мне часто доводилось слышать, что Индия и Китай давно уже были высокоцивилизованными странами в то время, когда по Британии бродили дикие племена. Это верно. Но это было давно.
Моя десятилетняя племянница Сьюзен, живущая в Америке, на просьбу писать свои письма более старательно и красиво ответила однажды так: «Письма существуют, чтобы их читать, а не любоваться ими». Точно так же стоит заметить, что титаны культуры существуют не для того, чтобы пользоваться ими для самоутверждения. Житель Азии, искренне любящий Пикассо, гораздо ближе к нему, чем европеец, который в Европе видит в нем «коммунистического агитатора», а приехав в Азию, превозносит его из-за белого (впрочем, не слишком) цвета кожи. Художник не может принадлежать только деревне, или нации, или даже континенту: он принадлежит тем, кого волнует его искусство.
Из Сиклоша — в Киото
Я родился в начале века в Сиклоше, в Венгрии.
Сиклош — маленькое, сонное и пыльное село — в течение первых десяти лет моей жизни был для меня средоточием интеллектуальной жизни. В самом деле, в Сиклоше было почти три тысячи жителей, то есть он был крупным городом по сравнению, скажем, с соседней деревушкой Кишарсани, где обитало всего несколько сот душ. Сиклошу было присвоено звание «районного центра» — там было бюро налоговых обложений, суд, две гостиницы и даже банк. Кроме того, у нас были не жандармы, а полицейские — истинное порождение городской цивилизации. И жители Сиклоша, в том числе и я, считали себя значительно выше окружающих. Трудно даже сказать, кого они презирали больше — крестьян соседней деревни или жителей Печа, ближайшего крупного города. Мой местный патриотизм был беспределен.
После первой мировой войны мы покинули Сиклош, а вскоре я уехал из Венгрии в Лондон. Там я впервые почувствовал себя иностранцем: чужим человеком, говорящим на странном полуазиатском языке, ходящим в слишком длинном пальто. Англичане смеялись надо мной. Но в моих глазах Лондон и англичане с их убежденностью в том, что Великобритания — самое прекрасное место на земле, были лишь гигантским Сиклошем, и я, в свою очередь, посмеивался над англичанами.
Здесь же, в Лондоне, я обнаружил, что я белый. Раньше я никогда не подозревал об этом. Как-то во время войны я пригласил домой на скромный ужин своего знакомого — негра. Тот очень растрогался и сказал, что я первый белый, который зовет его в дом. Я, в свою очередь, тоже очень смутился и стал его уверять, что между венграми и неграми много общего.
Затем, уже после войны, в Нью-Йорке, оказалось, что я, кроме всего, еще и европеец. Я почувствовал вдруг, что люблю добрую старую Европу. Возможно, я был даже горд за нее. На земле не сыщется другого места, где бы человек мог так сладко тосковать по Европе, как Соединенные Штаты Америки…
Итак, побывав в своей жизни гордым жителем Сиклоша, иностранцем, лондонцем, белым и, наконец, европейцем, я отправился в поездку по Азии. И здесь мной завладело убеждение, что я лишь один из представителей рода человеческого. Правда, окружающая нас действительность не столь проста, чтобы дать возможность убедиться в этом. Но сейчас, когда мы отметили столетие с момента выхода «Происхождения видов» Дарвина и, с другой стороны, скопили достаточно средств, чтобы разнести земной шар на куски, необходимо, мне думается, каждому человеку осознать, что разница между белыми, желтыми и черными людьми в большей мере является случайной, обусловленной фактами внешней среды и уж куда менее значительной, чем разница между спаниелем и ирландским сеттером.
Я понял: весь мир — это один огромный Сиклош.
Я сидел в одном из баров Киото, где иностранцы и сейчас еще вызывают любопытство.
Я потягивал пиво, когда заметил, что сидящий рядом на высоком табурете мужчина пристально разглядывает меня. Через короткое время, преодолев смущение, он обратился ко мне. Говорил он на весьма приблизительном английском языке.
— Японский пиво вкусный?
— Чудесное, — ответил я.
Японец счастливо улыбнулся.
— Японский пиво лучше, чем английский?
— Намного лучше.
Улыбка стала еще счастливей. Мне она показалась даже слишком торжествующей, и я добавил:
— Но немецкое пиво еще лучше.
Вид у него стал растерянный. Он задумался. В это время кто-то рядом заказал виски. Он взглянул на меня и спросил:
— Японский виски лучше, чем английский?
— Да, — согласился я. — Значительно лучше.
Радостная улыбка.. Он был в восторге. Тогда я добавил:
— Но шотландское виски еще лучше.
Уязвленное молчание.
— Но японский виски лучше, чем английский?
— Гораздо лучше.
После того как японское пиво было сброшено с пьедестала, ему явно было легче пережить падение японского виски. Он еще раз переспросил:
— Немецкий пиво лучший в мире?
— Нет, — ответил я не без садистского удовольствия. — Чешское пиво лучше.
— Чехословакия — маленькая страна.
— Да, — ответил я, — небольшая страна, но пиво замечательное.
Он сделал несколько глотков, чтобы запить горечь разочарования. Это казалось вопиющей несправедливостью. Мы ведь в конце концов сошлись на том, что все японское лучше английского.
Кто-то из посетителей заказал в это время «сасими». Это сырая рыба, не маринованная, не соленая, без всякой приправы, просто сырая рыба. Одним словом, «сасими». Немедля последовал вопрос:
— Английский «сасими» лучше, чем японский?
— Нет.
Он с подозрением взглянул на меня. По всей видимости, он уже настроился на ответ, который должен был доконать его.
Но удара не последовало. Ни единого слова по поводу шотландского или ирландского «сасими». Я не стал дожидаться следующего вопроса, который он робко собирался задать мне, и торжественно объявил:
— Японское «сасими» — лучшее в мире!
До этого он не обращал внимания на остальных посетителей бара. Теперь он перевел мой вердикт о «сасими» во всеуслышание. Мы расстались добрыми друзьями.
Самая вежливая вежливость
В Европе распространено непререкаемое мнение о том, что «нам надо учиться вежливости у жителей Азии». Действительно, достаточно пробыть в Японии четверть часа, и вы убедитесь, что имеете дело с чрезвычайно воспитанными людьми. У них просто нет другого выхода. Люди, живущие на отчаянно перенаселенном острове, не могут не ценить частную жизнь других. Поэтому вежливость в Японии выступает в двух ролях: во-первых, это вежливость, а во-вторых, это заменитель частной жизни. Скажем, из-за недостатка места в Японии стараются обходиться без телефонных будок. Телефонные аппараты ставят просто на видном месте. Таким образом, вы обсуждаете свои семейные неурядицы и интимные планы в присутствии пары сотен людей; и в то же время вы абсолютно уверены, что ваш разговор останется для всех тайной.
Япония — страна поклонов. Японцы кланяются друг другу при всех обстоятельствах с неподдельной естественностью. В конце концов, кланяться друг другу — не большая и не меньшая глупость, чем пожимать руку или целовать в щеку. Очень скоро вы начинаете ловить себя на том, как легко самому отвешивать поклоны и поклончики.
Но вы, чужестранец, будете кланяться либо слишком низко, либо недостаточно глубоко. Нужно быть японцем, чтобы чувствовать иерархию поклонов: какому положению собеседника соответствует нужный угол наклона спины, какой должна быть минимальная периодичность и так далее…
В правилах уличного движения одного из американских штатов был пункт, гласивший, что, если две машины встречаются на нерегулируемом перекрестке, каждая из них должна ждать, пока другая не двинется с места. Точно так же, когда двое японцев принимаются за поклоны, каждый из них должен ждать, когда другой выпрямится. Вам все это может показаться слишком сложным, но японцы легко выходят из тупиков вежливости. Не начинают же в Англии на вопрос: «Как вы поживаете?» рассказывать, что у них действительно случилось в жизни.
Не овладев приемами японской вежливости, легко попасть впросак. В день приезда с вопросом «как вам понравилась Япония?» ко мне обратилось не менее полутора десятка человек. Вечером я уже не выдержал и ответил так:
— Красивая страна, замечательный народ. Но, понимаете, у меня сложилось такое впечатление, что у вас… как бы это сказать… не столь выражено чувство юмора.
— Чувство юмора?
— Ну да. Лично мне хотелось бы чуть больше юмора.
Собеседник внимательно поглядел на меня и медленно стал опускать руку в карман. Я испуганно подумал, не собирается ли этот милый человек тут же совершить харакири. Но он достал миниатюрную записную книжку и пометил себе на завтра от 11.00 до 11.30 пополудни — «Для Микеша — больше юмора».
Японцы-водители предупредительно улыбаются друг другу, но ни один не думает уступать дорогу. Мне жаловался на тяготы своего ремесла один токийский таксист.
— У меня двое детей, я просто не имею права рисковать жизнью, а это такая работа, — говорил он. — Ах, если бы можно было вернуться к прежнему занятию!
— А чем вы занимались прежде? — спросил я.
— В конце войны я был камикадзе на подводной лодке.
Вышеозначенное не должно создать впечатление, будто японцы редко смеются. Они смеются даже чаще, чем мы. Дело в том, что смех связан с важным для японца понятием «лицо». Нигде, ни при каких обстоятельствах японец не должен «потерять лицо». Ибо потеря лица означала бы, что он ставит окружающих в неудобное положение.
Один англичанин, долгое время живший в Токио, рассказал мне такой случай. Однажды он увидел на улице, как большой лимузин на узенькой улочке толкнул бампером тележку продавца воды. Машина даже не остановилась. Прохожие замерли. В пятнадцать секунд бедняга разносчик лишился всего состояния: улица была усеяна осколками стекла. Он в отчаянии глядел на этот разор. Однако на него смотрела толпа. И он… нет, он не посмел поставить людей в неловкое положение. Он начал улыбаться, затем засмеялся. Вслед за ним начала смеяться толпа. Смех нарастал с минуты на минуту и захватил вскоре целый квартал.
На следующий день мой знакомый обратил внимание на маленькую заметку в газете, где рассказывалось об инциденте. В конце сообщалось, что продавец, вернувшись домой, покончил счеты с жизнью…
Гонконг, или От судьбы не уйдешь
К концу первого дня пребывания в Гонконге я полюбил его. Как это случается со многими мужчинами среднего возраста, я влюбился в его захватывающую красоту. Гонконг с его гаванью, белыми домами, зелеными горами, голубым небом и: еще более голубым морем — чудеснейшее место, какое только можно себе представить. Налет экзотики еще более подчеркивает эту красоту. Пожалуй, в этом смысле одна бухта Рио-де-Жанейро является серьезным конкурентом Гонконгу.
«Жену ценят за добродетель, любовницу — за красоту», — гласит древняя китайская пословица. Я не хотел бы жениться на Гонконге (хотя, впрочем, что плохого в красивой жене?). Я предпочел влюбиться. Выйдя из аэропорта, я стал искать такси. Такси не было. Ко мне приблизился хорошо одетый китаец и осведомился, где я намерен остановиться.
— В отеле «Глостер», — ответил я.
— В таком случае вам незачем ждать такси. Эта машина отвезет вас.
Неподалеку стоял роскошный американский автомобиль.
Я спросил, принадлежит ли машина аэропорту. Любезный господин отрицательно покачал головой и таинственно улыбнулся. Она прислана из отеля «Глостер»? Он вновь улыбнулся:
— Нет. Это моя собственная машина.
«Не пожив, не приобретешь мудрости», — вспомнил я другую старую китайскую пословицу и сел в лимузин. Я не имел ни малейшего представления о профессии моего анонимного благодетеля. Мы тронулись, и молодой человек спросил, впервые ли я в Гонконге. Я ответил утвердительно, и мой новый друг остался доволен этим. Он тут же спросил, не желаю ли я сшить себе костюм, как это делают все приезжающие в Гонконг. Поскольку он по счастливому совпадению — портной. Я знал, что Гонконг славится своими мастерами, которые могут соперничать с лучшими лондонскими закройщиками. Они снимают с вас мерку в восемь утра, делают первую примерку в одиннадцать, вторую — в три, а к половине шестого ваш безукоризненный костюм готов. Я знал также, что все мои знакомые, приезжая в Гонконг, шили себе по нескольку костюмов. Я, однако, решил составить исключение.
Я не денди. По правде говоря, меня мало интересует, что на мне надето, лишь бы это покрывало мое тело и защищало от холода. Я не собирался тратить время на ожидание примерки. Мой любезный друг и благодетель с достаточной уверенностью сказал, что сшитый им костюм будет сидеть на мне лучше, чем тот, в который я облачен. Я ответил ему древней китайской пословицей: «Можно сменить платье, но невозможно изменить человека».
К этому времени мы доехали до кончика материка, откуда паром должен был доставить меня на остров Гонконг. Мой обходительный знакомый проводил меня на палубу и на прощание дал свою визитную карточку, сказав, что костюм я смогу заказать по телефону.
Китайский джентльмен, сидевший рядом со мной на пароме, привстав, извинился и спросил, не ищу ли я портного, поскольку он как раз знает одного хорошего мастера. По прибытии в Гонконг, вернее в его столицу — Викторию, мне предложили портного следующие лица: кули, который нес мой багаж в отель; портье отеля; лифтер; мальчик, провожавший меня в номер. В номере я ожидал увидеть под кнопками звонков следующую надпись: «Один звонок — горничной, два звонка — официанту, три звонка — портному». Но звонки, как выяснилось, были ни к чему. Официант появился в ту же секунду и спросил, не нуждаюсь ли я в портном. Я ответил вежливым, но твердым «нет». Он поклонился и вышел. Через пять минут раздался стук в дверь. Это был портной.
Мне пришлось прошептать про себя старую китайскую пословицу: «Человек властен против болезни, но не властен против судьбы». Вслух же я произнес: да, разумеется, мне срочно необходим костюм. Даже три.
Кто кого держит?
Маленький райский островок Гонконг был оккупирован англичанами в 1841 году во время «опиумной» войны. В те время его населяло несколько сотен бедных крестьян, рыбаков и каменотесов. Там же обитало довольно значительное число пиратов. Нанкинский договор 1842 года формально закрепил за Англией право «вечного пользования» этим клочком суши. Вскоре здесь был основан город Виктория, быстро ставший процветающей столицей. В 1860 году Великобритания присоединила к себе (также «навечно») три с половиной квадратных мили материка. Наконец, в 1898 году от Китая были отрезаны сроком на 99 лет новые районы, получившие название «Новых территорий». В настоящее время вся территория колонии Гонконг равна 391 квадратной миле, то есть составляет около одной двадцатой Уэльса.
А теперь о парадоксе: срок аренды «Новых территорий» истекает в 1997 году, то есть меньше чем через тридцать лет. Продлит ли Китай эту аренду, никто не знает, в том числе и сам Китай. Однако все без исключения знают, что без «Новых территорий» остальная колония не проживет и дня, ибо отсюда, с континента, по трубопроводу ее снабжают питьевой водой.
В Гонконге, похоже, никто не думает о перспективе скорого возвращения колонии Китаю. Строительство жилых домов, банков и отелей идет полным ходом. Никто не хочет, чтобы англичане ушли отсюда. Гонконгские китайцы хотят, чтобы англичане остались; китайские китайцы хотят тоже, чтобы они остались: ведь Гонконг — их основное окно на Запад, через которое поступает твердая валюта.
В один из дней я поехал на мост Лу-Ву, что на границе с Китаем. Говорят, с каждым днем мир все сокращается. Но одновременно он отгораживается все больше и больше. Я глядел на внешне непроницаемую границу, где друг против друга стояли с каменными лицами китайцы в разных формах. Они стоят так днями, неделями, месяцами, годами, не перекидываясь даже словом.
Я вспомнил древнюю китайскую пословицу: «Когда вы богаты, вы держите дьявола за хвост; когда вы бедны, он держит вас за горло».
Рай с бородавками
Выйдя на прогулку, я обнаружил, что люблю Гонконг с каждой минутой все больше и больше. Обилие экзотических лиц, непривычная жестикуляция захватили меня. Разумеется, я отдавал себе отчет, что мое собственное лицо столь же экзотично для китайцев, как их лица для меня. Более того, я знал, что они вряд ли получали удовольствие от лицезрения моей экзотической физиономии. Однако сердце мое тянулось к ним твердо и определенно.
Гонконг — торговый рай, не имеющий себе соперников нигде в мире. Отсутствие таможенных пошлин позволяет продавать здесь немецкие фотоаппараты дешевле, чем в Гамбурге; японские транзисторы — дешевле, чем в Японии; часы — дешевле, чем в Швейцарии; духи и коньяки — дешевле, чем во Франции, а текстильные изделия — дешевле, чем в Ланкашире. Когда я был в Гонконге, туда прибыл на экскурсию американский миноносец, и его команда истратила за два дня 750 тысяч долларов. Я истратил меньше. Я купил лишь огромных размеров бинокль. Учитывая, что я ни разу в жизни не был на ипподроме и не собираюсь бывать там оставшиеся (как надеюсь) сорок лет; учитывая также, что у меня нет яхты, я был несколько ошарашен при мысли, зачем мне бинокль. Но, как выяснилось, я был далеко не первым человеком, разоренным «неотразимыми гонконгскими ценами». Я не ругал себя. «Мудрый человек никогда не превратится в дурака», — повторял я древнюю китайскую пословицу, изучая с помощью приобретенного бинокля пустынный морской горизонт. Одновременно в памяти у меня всплыла другая древняя китайская пословица: «Даже тот, кто скопил десять тысяч серебряных монет, не заберет с собой на тот свет медного грошика». После этого я с глубоким вздохом отправился в ближайшую лавку закупать сувениры для семьи и знакомых.
Я сказал уже, что Гонконг — рай. Именно поэтому в нем так неуютно несчастным. К концу первого дня в Гонконге мне стало ясно, что объект моей любви страдает уродствами. Их невозможно не заметить, разглядывая красоты города. Если вам покажется, что на улицах слишком много людей с изящными силуэтами, знайте, что это вызвано не стремлением сохранить фигуру, а происходит от недоедания. Попросту говоря, от голода. Я до сих пор не могу забыть носильщика, который нес мой чемодан от парома до отеля. Меня жег острый стыд. Я проклинал заведенные порядки, не позволявшие мне взять из рук этого истощенного человека свой чемодан. Это, во всяком случае, приучило меня в дальнейшем брать с собой минимум вещей.
В тот же день впервые в своей жизни я увидел рикшу. Накрапывал дождик, и пассажир (если можно так выразиться) был закрыт кокетливым балдахином из пластика; сам рикша бежал, расплескивая лужи босыми ногами. Как мне сказал один гонконгский знакомый, рикши во многом остались для «местного колорита»: приезжие знают, что здесь должны быть рикши. Он даже предложил воспользоваться этим видом транспорта. Я отказался, и собеседник понял по выражению моего лица, насколько возмутила меня подобная мысль.
— Вы, чувствительные европейские интеллигенты, никак не можете отделаться от своего комплекса вины, — сказал он мне. — Между прочим, мне пришлось однажды объяснять самому Бертрану Расселу, что, если никто не станет нанимать рикш, их семьи умрут с голода.
— И после этого Бертран Рассел сел на рикшу? — спросил я.
Мой знакомый не ответил.
Я напомнил ему, что в раннюю викторианскую эпоху шестилетние дети в Англии зарабатывали себе на жизнь тем, что прочищали каминные трубы и работали по двенадцать часов в день на мануфактурах. Причем это не были любители. Они кормились этой работой и умирали на ней.
— Так что же вы предлагаете? — спросил гонконгский знакомый. — Какое решение проблемы? Взять и отменить рикш?
— Безусловно, — ответил я. — Их следует запретить. Подобного рода явления унижают общество.
— Вы не сможете запретить рикш, — ответил он. — Поднимется бунт.
— Кто поднимет бунт? Пассажиры?
— Нет, что вы, сами рикши! Ведь иметь патент на право быть рикшей — это иметь постоянную работу, которой многие завидуют.
Я видел на улице этого города, как один ребенок, примерно пяти лет, кормил другого ребенка, около двух лет, по всей видимости своего брата. В одной руке он держал чашку с рисом, в другой — палочки. Одну порцию из этой чашки он клал себе в рот, другую — своему брату. Он был скрупулезен. Ни разу он не взял себе больше того, что давал брату, хотя ему часто приходилось ждать, пока брат проглотит свою долю. Наконец, наступила очередь последней порции риса. Он поколебался и отдал ее младшему брату. Как я уже сказал, ему самому было не больше пяти лет.
…Была уже полночь, когда я возвращался в отель. Я шел по узкой, довольно темной улице и внезапно споткнулся обо что-то. Этим «что-то» оказался спящий на мостовой старый китаец.
— Парле ву франсэ? (1 Вы говорите по-французски?) — обратился он ко мне.
Я промолчал.
— Могу ли я направить вас к хорошему портному, сэр? — спросил он, поднимаясь.
Очевидно, это было очень смешно.
Признания скрытого таиландца
От столицы Таиланда — Бангкока — я ничего особенного не ожидал. К восторгам многих знакомых я отнесся скептически: что может предложить Бангкок человеку, который уже видел Гонконг?
Действительно, Бангкок вряд ли можно назвать красивым. Это скорей уродливый город, бестолковый и беспорядочный. Почти такой же беспорядочный, как Лондон. Что в Бангкоке замечательно, так это жилищные условия богов. Людям в этом отношении повезло значительно меньше. Иными словами, если таиландские храмы, в особенности храм Изумрудного Будды, достойно соперничают с лучшими образцами мировой архитектуры, то по числу ветхих лачуг Бангкок тоже держится среди лидеров.
Лично для меня таиландская поездка вскрыла интересный факт. Оказалось, что я сам давно уже, не подозревая об этом, был скрытым сиамцем. В самом деле, как и я, жители Таиланда придерживаются философии пожимания плечами. Нет-нет, не в циничном смысле: «а мне какое дело!» Напротив — они относятся к жизни с удовольствием, но без жадности. К чему волноваться? — как бы говорят они. Зачем спешить? Вряд ли то, что вам представляется столь важным, и в самом деле имеет такое уж большое значение. И наконец, торопимся мы или нет, конечная станция у всех нас одна и та же…
Сиамцы стараются видеть в жизни хорошую сторону. Скажем, один бангкокский коммерсант говорил мне со вздохом, что многие, слишком многие его коллеги предаются азартным играм и при этом часто проигрывают свое состояние.
— Однако, — с лучезарной улыбкой продолжил он, — это избавляет их от возможности предаваться худшим порокам.
То, что таиландцы стараются воспринимать жизнь какой она есть и не портить себе кровь из-за того, чего нет, прекрасно видно на примере их кинопромышленности. Поскольку копирование фильмов довольно дорого, таиландцы выпускают только одну копию каждого фильма. При этом до последнего времени эта копия была немой. Отечественные фильмы очень популярны в стране, гораздо более популярны, чем любой иностранный, и копию буквально раздирают на куски. Ведущие актер и актриса приходят в кинозал и проговаривают текст во время демонстрации через микрофон. Если возникает необходимость воспроизводить прочие звуки, в частности рык зверей, задача честно делится между ними.
Таиланд во многом уникальная азиатская страна. Он никогда не был под властью колониальной державы. Правда, во время второй мировой войны его оккупировали японцы. Японцы пытались убедить таиландцев, что, будучи тоже азиатами, они являются их искренними друзьями. Японцы даже увеличили территорию Таиланда за счет соседних государств. Однако оккупация вряд ли может доставить кому-нибудь удовольствие, и поэтому лишь немногие таиландцы жалели, когда японцы убрались из их страны.
Итак, таиландцы всегда были свободными, и это может служить объяснением их непринужденности в общении с иностранцами. Таиланду в отличие от его соседей не пришлось вести славной войны за независимость; в этой стране не было, таким образом, антиевропейских настроений. Благоприятные условия для этого создались лишь после вступления страны в СЕАТО. Европейцев вопреки их желаниям стали путать с американцами. Хорошо, что неприязнь эта, как и все в Таиланде, выражается не очень резко. Местная печать изобилует сообщениями того типа, что, мол, опять американский сержант подрался в ночном клубе с несколькими сиамцами из-за дамы легкого поведения или вновь большой американский автомобиль сбил маленького и пожилого сиамца. В результате многие европейцы жалеют, что таиландцы не слишком хорошо знакомы с географией, чтобы запомнить названия мелких держав в Европе и не считать отрицательный ответ на их вопрос «американец?» просто хитрой уловкой.
Время в монахах
В своем большинстве таиландцы — буддисты. Широко распространено мнение, что эта недогматическая религия создала жизнерадостный национальный характер. Однако истина прямо противоположна: именно жизнерадостный национальный характер таиландцев создал свой собственный вариант буддизма. Они превратили его в недогматическое и необременительное вероучение, столь отличное, например, от сурового тибетского буддизма. Национальный характер не раз приспосабливал к себе религию, подобно тому как ислам трансформировался в Индонезии, как христианство приняло коммерческий характер в Соединенных Штатах, а католицизм подвергся протестантскому влиянию в Англии, традиционной стране компромиссов.
В Таиланде насчитывается 18 416 храмов и монастырей, а число изображений Будды значительно превосходит численность населения. На протяжении тринадцати столетий художники и скульпторы Сиама практически не создавали ничего иного. Изображения Будды сделаны изо всех мыслимых материалов и варьируются в размерах от миниатюры до 378-футового гиганта в Накорн-Патоме. В остальном они различаются очень мало. В течение 1300 лет художники старательно копировали оригинал и, думаю, были бы шокированы, если бы их похвалили за самобытность исполнения.
Нельзя пройти и сотни шагов по Бангкоку, не встретив хотя бы двух монахов в желтой тоге. Считается, что каждый юноша из приличной семьи должен хотя бы какое-то время пробыть в монахах. В стенах монастыря он очищает свои мысли от скверны, учится самодисциплине и самоотречению. У монахов, не может быть собственности — даже желтая тога и та принадлежит монастырю. В автобусах они ездят бесплатно, а в поездах платят половину стоимости билета. При этом кто-нибудь должен проводить монаха до станции и купить ему билет, поскольку предполагается, что у монаха не может быть денег даже на половинную стоимость. В связи с этим я был несказанно удивлен, увидев на улице, как молодой монах покупает лотерейный билет. Возможно, общепринятое правило не распространяется на лотерейные билеты, не знаю.
Каждое утро можно видеть, как наставники монахов собирают милостыню на их пропитание. Вообще «нищий монах» есть чисто европейское понятие, и действия сиамских монахов фактически нельзя назвать нищенством. Они ходят от дома к дому, предоставляя людям возможность проявить милосердие и поднять свои шансы на небесное прощение путем наполнения монастырских корзин рисом, вареными яйцами, свежей рыбой и т. д. Монахи ничего не просят и ни за что не благодарят. Они вообще не должны произносить ни слова. Считается, что это вы должны благодарить их за то, что они постучались в дверь вашего дома.
(Другим способом обретения достоинства является выпуск на свободу птиц. Перед каждым большим храмом можно купить клетку с птицами и выпустить их на волю. Меня, правда, не оставляла мысль, что кто-то ежедневно теряет достоинство и уменьшает свои шансы на небесное прощение, ловя этих же самых птиц. Но в конце концов именно чужие грехи позволяют нам быть добродетельными.)
Большая часть молодых людей пребывает в монашестве два, три, иногда шесть месяцев. Затем они возвращаются к светской жизни. Даже король и тот в свое время целых пятнадцать дней был монахом. А это немало при его занятости.
Впрочем, форма правления в Таиланде, как и все остальное, весьма своеобразна. Таиланд — монархия; однако кормило власти находится в руках «сильной личности».
Я поинтересовался, чем занимается в таком случае король. Оказалось, что таиландский король — композитор, пишущий легкую популярную музыку. Его произведения часто исполняются таиландскими оркестрами; иногда его вещи звучат в Соединенных Штатах, где, правда, их принимают с меньшим энтузиазмом, чем в Таиланде. Другим хобби короля является фотография, и его работы часто печатаются в прессе.
Дворцовый этикет в Таиланде весьма строг. Особенно важную роль в нем играет положение ног и головы. Считается, что голова слуги ни при каких обстоятельствах не должна быть выше головы хозяина. Поэтому ничья голова не должна быть выше королевской. А уж мысль о том, что чья-то нога может быть выше королевской головы, представляется почти святотатственной. Похоже, что по этой причине до недавнего времени в Бангкоке не строили жилых зданий выше, чем. дворец суверена. Сегодня эти ограничения сняты, но в присутствии самого короля этикет тщательно соблюдается. Например, королевские пажи должны ползать по полу.
Для того чтобы квалифицированно ползать, пажам требуется поистине акробатическая ловкость. Представьте, что по действующему этикету по крайней мере одна ладонь пажа должна касаться пола одновременно со лбом. Если добавить, что в это же самое время он должен нести большой поднос, скажем с тридцатью двумя наполненными бокалами, исполнение этикета становится виртуозным актом.
Принц королевской крови — очаровательный просвещенный молодой человек — сказал мне в этой связи: «Я давно уже запретил в своем доме эту практику. Или, вернее, пытался запретить ее. Многие из слуг настаивают на своем праве ползать в моем присутствии».
Это «право на ползание» навело меня на интересную мысль. Человек, подумал я, может чувствовать себя свободным. Но может считать себя слугой. И это уже на всю жизнь.
Автор: Джордж Микеш. Перевел с английского Д. Кулемин